Раис Беляев: «пивной бунт» в Набережных Челнах
«Свой мужик» — такая народная формула доверия к власти была далеко не бумажной, но и отнюдь не панибратской. До сих пор в Челнах вспоминают случай, который окрестили «пивным бунтом», когда руководителю горкома партии удалось усмирить народ, забравшись на грузовик как на трибуну. «БИЗНЕС Online» продолжает публикации биографического очерка о Раисе Киямовиче Беляеве.
НЕ РОМАНТИКОЙ ЕДИНОЙ
В начале строительства в Набережные Челны ежедневно приезжали сотни человек, ежемесячно эти сотни складывались в тысячи. Кто-то прибывал из романтики, кто-то хотел начать жить заново, кто-то желал встретить свою половину, обзавестись семьей и собственным жильем. За один 1970 год 30-тысячное население заштатного городка увеличилось вдвое. Средний возраст этого «увеличения» был 23 года! Но дальше — больше. В конце концов, население города выросло почти до полумиллиона. Но романтикам для начала надо было элементарно где-то жить и чем-то питаться. «Первое время всех устраивали по ближним колхозам, по деревням, — рассказывает корреспонденту „БИЗНЕС Online“ вдова Раиса Киямовича Фаимя Беляева, с которой он всегда, придя с работы, делился наболевшим и обсуждал все до мелочей. — По семьям расселяли. А ведь это обуза какая, представьте! Не дети ведь: по три-пять-семь взрослых людей ни с того ни с сего — и вдруг тебе в родимый дом, в налаженный быт». И Беляев ездил по деревням, самолично уговаривая хозяев. Вот тут и подумаешь об уникальности той роли горкомовского лидера, аналога которой сегодня просто нет. Един во многих лицах — сам себе (а главное — другим) и начальник, и переговорщик, и пропагандист-агитатор, и организатор, и генератор идей, а когда, если хотите, судья и исполнитель собственных «судейских» решений.
«Люди ему поверили, — продолжает Фаимя Исмагиловна. — И приезжие ели-пили-мылись вместе с хозяевами, в тех же банях, что и селяне». Поначалу были и слезы, и элементарное непонимание: как, допустим, объяснить украинцам, почему хозяева-татары не умеют приготовить яичницу с салом? Но потом многие первопроходцы сдружились и продолжали дружить со своими бывшими хозяевами и даже с их детьми. «Когда умерла многодетная женщина, у которой в свое время постояльцами были несколько человек из бригады водителей автобусов Николая Дубинина, желание позаботиться об осиротевших детишках вылилось затем в шефство над детдомом и школой-интернатом», — читаем в книге о Беляеве «Он любил, когда шумят березы» челнинских журналистов Татьяны и Петра Дроновых. — Он умел и любил разговаривать с детьми, со старушками и часто начинал с беседы с ними свой день. Многие его соратники позже посмеивались: вот, мол, Раис Киямович на очередном мероприятии нас всех огорошил. Почему, дескать, Курмашев, от тебя в магазины яйца мелкие привозят, а ты, Гилязов, не обеспечиваешь, чтобы сметана была густой?! А ведь эти беляевские эскапады были следствием его походов «в люди». Но Беляев не ограничился разговорами «со всеми и обо всем». День за днем он встречался с работниками служб, призванных заботиться о людях: продавцами и поварами столовых, транспортниками и милиционерами, даже с дворниками. Набережные Челны гудели: такие встречи на уровне горкома партии были делом небывалым. И везде первый секретарь терпеливо разъяснял: «Будет не просто большая — небывалая по масштабам стройка! Не подготовимся к ней сообща — всех вместе и задавит лавина проблем».
РАИС И ЕГО КОМАНДА
На первых порах грандиозного строительства челнинский партийный лидер, не теряя времени, обратился в Татарский обком партии и Казанский горком комсомола с просьбой помочь людьми. Раис Киямович опять же просил не «вообще», а конкретно: направить в Челны 30 - 40 (потом он эту цифру удесятерил) комсомольских активистов, причем многих назвал пофамильно. Главное его требование к кадрам заключалось в том, чтобы энтузиазм и молодое честолюбие сочетались с профессионализмом. Так в Челнах оказался командир боевой комсомольской дружины Бауманского района Казани Леонид Штейнберг, а с ним еще не один десяток выпускников Казанского авиационного института. «Ты мне нужен», — звонил Беляев соратникам по ударным стройкам в Казани Котвицкому и Стекольщикову. И они не могли не откликнуться. «По его зову в слякоть и грязь приехали в Челны первые секретари обкомов комсомола Приморского края и Астраханской области, — рассказывает челнинский тележурналист Наталья Галак в рубрике телепередач «Первопроходцы». — Таких примеров можно было привести десятки». «Он мог и умел уговорить, — рассказывает Раиса Романова, в то время работавшая заведующей общим отделом горкома КПСС Набережных Челнов. — Люди не знали, а он знал, какой город, какой завод будут, каковы перспективы. И умел убеждать. Никто же не хотел бросать свои квартиры, семьи свои — и вдруг приехать сюда, где пыль или пурга и больше ничего нет».
«Мало я знал руководителей, которые, как он, находили «штучный» подход к любому работнику, — вспоминает Штейнберг. — Одного он вдохновлял, да так, что тот с энтузиазмом «двигал горы», с другим был предельно ласков, третьему ставил задачу, назначал сроки и очень жестко контролировал. Не скажу, что выпестованная им команда была идеальной, но она успешно решала очень серьезные задачи. Так было и в Бауманском районе, и впоследствии в Набережных Челнах. И еще: несмотря на то что был противником силовых решений и жестких наказаний, он никому и никогда не прощал неисполнительности. Он умел по-мужски хранить тайну, не используя, как некоторые, негативную информацию в нужный момент. «Погладить против шерсти», конечно, мог, но никогда — подло: это было не в его натуре.
Для Беляева было характерно не проходить мимо мелочей — в строительстве ли, в охране порядка, в организации быта, выстраивании человеческих отношений. Раис Киямович добивался не только того, чтобы, допустим, стояла столовая, но и чтобы у входа в здания были мойки для сапог, чтобы в общежитиях царили уют и порядок. При этом он, как компьютер, моментально просчитывал возможности работников, отвечающих за каждое направление, и требовал с них по полной программе. Таков был его стиль».
ДИАЛОГИ С «ЗУБРАМИ»
«Поначалу трудно складывались его отношения с руководством стройки и самого завода, — рассказывает корреспонденту „БИЗНЕС Online“ Фаимя Беляева. — Они все были не просто при высоких должностях, а сами уже имели опыт руководства большими, всесоюзными стройками». В книге Дроновых читаем об «урегулировании отношений» с первым начальником строительства Аркадием Эгенбургом: «Опытнейший Аркадий Владимирович (на самом деле Анисим Вульфович, но так его никогда не называли), за плечами которого были Волго-Дон и Куйбышевская ГЭС, а также «Дорога жизни» по ладожскому льду из осадного Ленинграда на «Большую землю», был крут характером и вспыльчив: Раис Киямович давно научился общаться с любым человеком. Проработавший в Челнах пять лет Эгенбург считал, что он лучше владеет ситуацией, чем новичок Беляев. Вдобавок это был представитель иного времени, иного стиля поведения. «План любой ценой, а там хоть трава не расти!» — Аркадий Владимирович искренне не понимал, как можно работать иначе. Конечно, и он любил природу, но...
Первый конфликт партийного руководителя и начальника «КамГЭСэнергостроя», крупнейшей в СССР строительной организации, соорудившей и КАМАЗ, и Набережные Челны, как раз и произошел на «природоохранной» почве. Шел Беляев, как обычно, пешком из дома на работу и вдруг увидел: рабочие вырубают деревья. «Почему? Кто позволил?» — «Начальник стройки велел, они нам тут мешают». Раис Киямович тщательно все осмотрел: ничего подобного, вполне можно и дом построить, и деревья сохранить. Мастер уперся: «Приказ Эгенбурга для меня закон, не выполню — уволят!» — «Тогда пусть Аркадий Владимирович сюда ко мне приедет, вместе разберемся, что делать». Эгенбург так и не приехал, хотя Беляев долго и терпеливо его ждал: не по чину показалось старому строителю бежать по первому зову к «мальчишке». Спускать такую строптивость первый секретарь не стал и на ближайшем же заседании бюро горкома «взгрел» начальника стройки по первое число. Аркадий Владимирович все никак не мог понять: к чему разводить сыр-бор вокруг нескольких чахлых осинок? На ударных стройках прошлого тайгу, случалось, подчистую вырубали... Нельзя, однако, сказать, что взаимоотношения двух этих людей складывались из рук вон плохо: и тогда, и много лет спустя Беляев говорил об Эгенбурге с уважением, а тот после первой же стычки научился признавать авторитет горкома».
Непросто строились отношения Беляева и с директором возводимого комплекса заводов Львом Васильевым. Умнейший и культурнейший, но при этом решительный и жесткий, Лев Борисович был, что называется, технарем до мозга костей. Для него, заместителя министра автомобильной промышленности СССР, главным считалось одно: построить КАМАЗ и добиться, чтобы он органично вписался в систему минавтопрома. Конечно, он осознавал и важность городских проблем, но все же они для него оставались вторичными. После более-менее «тесного» знакомства с Беляевым мнение замминистра несколько изменилось...
Но не только в дипломатических способностях местного руководства заключался секрет признания его верховенства заезжими матерыми спецами. Первый секретарь Татарского обкома КПСС Фикрят Табеев и Раис Беляев где надо настояли, чтобы и директор комплекса заводов, и все остальные первопроходцы-камазовцы, вплоть до союзных замминистров, встали на партийный учет именно в Набережных Челнах. В масштабах, а не в личностных качествах был главный камень преткновения — таково мнение многих участников событий тех лет, знавших происходившие процессы изнутри. Всесоюзная комсомольская стройка не могла решить ни одного сколько-нибудь значительного вопроса без указующего перста ЦК и совмина СССР. Надо ли говорить, что первое десятилетие редкая неделя обходилась без визита в Челны столичных кураторов всех рангов — от инструкторов ЦК до членов всемогущего Политбюро, от министров до руководителей правительства. Кириленко, Косыгин, Поляков, Непорожний — это были люди, способные одним росчерком пера дать жизнь либо уничтожить даже виды на стройку любому объекту, обеспечить карьерный взлет либо поставить крест на будущем любого руководителя. Уметь их «правильно» встретить, сориентировать, убедить и позитивно настроить считалось в советские времена подлинным искусством. И Беляев владел этим искусством в совершенстве. По свидетельствам его окружения, он общался с посланцами московского олимпа даже в самой тяжелой и нервной обстановке на равных, спокойно и с большим достоинством. Кстати, возглавить Набережночелнинский горком партии поначалу планировали поручить более опытному, нежели Беляев, работнику, секретарю обкома КПСС. Но тот отказался наотрез, а Раис Киямович, как показало время, оказался именно тем человеком, который смог ориентироваться в действиях таких «разномастных зубров», попавших в одну упряжку.
ПЕРВАЯ СТРОЙКА БЕЗ ГУЛАГА
Главным в своей работе Беляев без особых лозунгов считал заботу о человеке. «Развивая это направление, мы завоевывали авторитет для всей городской партийной организации, а вдобавок давали конкретное дело многим организациям старого города, жившего в тиши и глуши, — говорил Раис Киямович и коллегам, и журналистам. — Да и всем людям — как старожилам, так и приехавшим со всех концов страны — такая забота нравилась. Честно скажу: я скрупулезно изучил опыт ударных советских строек, побывал на всех, прочитал множество книг о них. Там подходы к созданию уровня жизни в новых индустриальных центрах были принципиально иными, чем у нас».
Мударис Исламгалеев, Герой Социалистического Труда, работавший в свое время токарем на ремонтно-инструментальном заводе КАМАЗа, рассказывает: «Помню и другое проявление беляевского характера. Это было, кажется, летом 1972 года. Около речного порта, куда ежедневно сотнями прибывали будущие строители и работники КАМАЗа, стояла торговая точка, в которой продавались соки. От Казани до Челнов водой путь неблизкий, так что мы с ребятами буквально запалились от жажды. Естественно, первым делом кинулись к киоску, напились соку и... угодили в больницу с тяжелейшим отравлением. Узнав об этом вопиющем случае, Беляев вызвал на бюро горкома в то время начальника управления торговли, грохнул о стол трехлитровой банкой с соком, протянул граненый стакан и, стиснув до желваков зубы, выдавил: „Пей!“ И добавил грубое словцо. „Ты понимаешь, что творишь? Ты же травишь будущих строителей КАМАЗа! Что они должны подумать о нашем гостеприимстве?“ Я всегда считался мастером ненормативной лексики, но порой ловил себя на том, что многому мог бы поучиться у Раиса Киямовича...»
Как-то в фильме об одной из челнинских криминальных группировок из уст представителя МВД СССР прозвучало весьма любопытное заявление: мол, корни «двадцатьдевятников», «тагирьяновских» и прочих бандюков надо искать в наводнивших город на заре строительства автозавода вчерашних заключенных. «Но ведь это ложь: КАМАЗ — это первая и последняя в СССР стройка, которая обошлась без помощи зэков и так называемых „химиков“, — читаем в книге Дроновых. — Приехали как-то на КАМАЗ министры, в том числе и глава МВД. И на совещании он первым делом спросил как о чем-то давно решенном: „Ну, товарищ Беляев, где наших мальчиков будем размещать?“ „А не будет здесь ваших мальчиков!“ — в тон ему ответил Раис Киямович. И сумел — пусть и с огромным трудом — убедить и Табеева, и ЦК, что в Челнах никаких зон и лагерей быть не должно. Так что отсутствие зэков в начальный период становления автограда — целиком заслуга Беляева».
«ПИВНОЙ БУНТ» КАК ЭКЗАМЕН ДЛЯ ВЛАСТИ
«Свой мужик» — такая народная формула доверия к власти, персонально — к руководителю горкома партии, была далеко не бумажной, но так же далеко и не панибратской. До сих пор в Челнах вспоминают случай, который окрестили «пивным бунтом». Айрат Беляев, сын Раиса Беляева, так начал рассказ о нем корреспонденту «БИЗНЕС Online»: «Это уже при Мусине случилось (Рашид Мусин — первый секретарь Татарского обкома КПСС с 1979 по 1982 год — прим. ред.). — В Челнах в то время сухой закон был, из спиртного — только пиво. С него и началось. Мужики — трое-четверо, но точно меньше десятка — после работы выпили, ну и совершили какое-то мелкое хулиганство. Нарушители убежали, скрылись, милиция средь бела дня начала их вытаскивать прямо из квартир и во дворе, так скажем, немного превысила свои полномочия. А дома были большие, стояли буквой П, замкнутое такое пространство получалось, тысячи окон выходили во двор. Народ все это увидел и пошел освобождать своих. Останавливались машины, трамваи, людей становилось все больше. И не одни только мужчины — все, семьями, с женами, как снежный ком пошло. Стали митинговать прямо перед зданием милиции. Час, другой... Толпа себя накручивала, уже собиралась штурмовать РУВД и отбивать задержанных».
Продолжает Фаимя Беляева: «Нам позвонили домой. Часу в одиннадцатом, вечер уже был. Мы возвратились с концерта Вафиры Гизатуллиной (певица, солистка Татарской государственной филармонии, народная артистка Татарстана и Каракалпакии, погибла в автокатастрофе 18 сентября 2001 года — прим. ред.). Домой пришли, сели мирно чай пить. И вдруг этот тревожный звонок: „Будем применять „черемуху“, нужно ваше разрешение“ (хлорацетофенон — боевой отравляющий газ из группы слезоточивых веществ с запахом черемухи или цветущих яблонь, применялся в качестве полицейского средства для разгона демонстрантов, захвата преступников и пр. — прим. ред.). Обязаны были о таком ему докладывать. Раис так резко в трубку: „Нет! Я сам приеду“. Подъехали к зданию милиции, подогнали грузовую машину — он попросил. Сбросили борта, муж влез в кузов. Народ заволновался: кто такой? Не все же знали его в лицо. Он представился. Какие-то мужики из толпы с ним тоже поздоровались: „Привет, Раис Киямович!“ Завязался разговор, он потихоньку с машины слез, его окружили, реакция окружающих хорошая такая была... Ну и потом под его ответственность в здание УВД зашли переговорщики, все вопросы были решены. Раис вернулся ночью...»
Штейнберг пишет по этому поводу: «Раис Киямович говорил не с толпой, а с людьми в толпе. А для того, чтобы идти в гущу неадекватно настроенного народа, убеждать и что-то доказывать, когда любой дурак может ударить тебя по голове, знаете ли, нужны особое мужество и знание человеческой психологии. Но он вообще мог и любил разговаривать с людьми, будь то заслуженный ветеран или хулиганистый парнишка». От себя добавим: это было одно из проявлений доверия к власти, знания того, что она не обманет и не оставит свои слова пустым сотрясанием воздуха. Несколько позже подобный экстремальный экзамен власть сдать не сумела. Но это случилось уже не здесь, а в Лениногорске...
ИСПЫТАНИЕ ВТОРОЙ «ШЕСТИДНЕВКОЙ»
«Пивной бунт», конечно, был серьезным испытанием беляевского авторитета среди простых людей. Но это смертельно опасное мероприятие было лишь эпизодом, которое по масштабам и значимости не идет ни в какое сравнение с возвращением к «шестидневке».
Первая очередь КАМАЗа была введена в строй. Молодой народ, уставший от шестидневной рабочей недели, вечных «авралов» и надоевшего сухого закона, вечерами штурмовал рестораны для иностранцев и наслаждался субботним отдыхом. Рабочих на главном конвейере КАМАЗа не хватало, и «крутить гайки» отправляли инженерно-технических работников изо всех камазовских подразделений. Свою работу они, естественно, забрасывали. Вообще, почти на всех заводах очень многое делалось по так называемому обходному варианту, как говорили, «с помощью лома, кувалды и такой-то матери».
Но главную задачу тех лет — ввод второй очереди КАМАЗа — никто не снимал. Как и в начале строительства, в Челны едва ли не ежедневно прибывали ответственные работники ЦК и обкома, министерств и ведомств. Тем не менее была серьезная опасность, что строители и монтажники не успеют выполнить необходимые объемы к намеченным срокам. При пятидневной рабочей неделе, на которую челнинцы перешли после ввода первой очереди, в год недоосваивалось более 30 миллионов рублей строительно-монтажных работ... Сначала идея уважаемого им Евгения Батенчука, пришедшего на смену Эгенбургу руководителя «КамГЭСэнергостроя», Раису Киямовичу резко не понравилась, но он понимал: иначе никак. Для того чтобы войти в график, следовало вновь вернуться на шестидневку. Просто отдать соответствующий приказ было нельзя: и союзное министерство, и профсоюзы категорически запрещали это. Горком и руководство «КамГЭСнергостроя» при благословении Табеева пошли «партизанским» путем: мобилизовав бригадирский корпус, они сумели убедить все первичные коллективы стройки временно отказаться от субботнего отдыха. В полутора тысячах бригад состоялись собрания, где было запротоколировано: переход на шестидневную рабочую неделю вплоть до сдачи второй очереди КАМАЗа одобряем. С 1 июля 1980 года издается соответствующий приказ по стройке: против чемоданов с протоколами бригадных собраний, где имелись подписи каждого рабочего, возразить было нечего. Раис Беляев никогда не числил эту акцию в перечне своих успехов, но вряд ли бы она «прошла», если бы не его авторитет и умение убеждать людей. Свидетельствует Батенчук: «Эпопея с проведением бригадных собраний, где одобрили переход на шестидневную рабочую неделю, была бы невозможна, если бы мы заранее не договорились об этом с Беляевым».
В феврале 1981 года в торжественной обстановке был подписан акт о сдаче в эксплуатацию объектов второй очереди Камского комплекса автомобильных заводов. Битва за КАМАЗ, длившаяся, как подсчитали журналисты, 4081 день, победоносно завершилась. На грудь наиболее активных участников этой многолетней эпопеи «упали» звезды и ордена. Многие тогда недоумевали: почему звания Героя Социалистического Труда не были удостоены Табеев и Беляев, чей вклад в строительство КАМАЗа и города переоценить невозможно? Ответ на этот вопрос — в следующей публикации.
Продолжение следует.
Подготовил Михаил Бирин
Источник публикации: Деловая электронная газета Татарстана «БИЗНЕС Online»